В юности мне пришлось подрабатывать в таком охранном питомничке. Место - райское. За городом, на краю леса. Маленький симпатичный домик с печкой, аккуратные деревянные вольеры с прилегающим огороженным двориком для выгула. Отличная холодильная камера, полная вполне приличной свежей мясной обрези, погребок для овощей, электрический котел для приготовления собакам еды. Единственное неудобство – вода только в домике, к вольерам ее приходилось носить в ведрах. Объект охраны – здание, расположенное метрах в трехстах от питомника.
Периметр здания оборудован блокпостами, на ночь полагалось ставить на них собак. Получалось собак шесть – восемь. Работали в питомнике сменами, как принято говорить «сутки через трое». Параллельно по тому же графику дежурили охранники в здании, тоже по одному. Они отношения к собакам не имели, по непонятной причине охранник из здания был старшим над работником питомника: проверял наличие собак на постах, следил за тем, чтобы они появлялись там своевременно вечером и своевременно же отправлялись в вольеры утром, выдавал продукты для собак. А в случае, если необходимо было срочно подменить заболевшего работника питомника, благополучно справлялся и с его обязанностями, в том числе ставил и снимал собак с постов. Справедливости ради надо сказать, что за исключением трех - четырех собак, а всего в питомнике их обитало около двух десятков, остальные не представляли никакой опасности ни для своих, ни для чужих. В этом я отчасти убедилась в первый же день своей работы.
Не думаю, что откровенным рассказом выдаю страшную тайну. Там и тогда-то охранять нечего было, а уж теперь! Интересна, кстати, реакция охранников здания на наше ревностное стремление ставить самых приличных собак на блоки. Дежуривший в паре со мной охранник частенько просил меня не ставить Нельму и Надара – наиболее чутких и брехливых южаков. «А то, слушай, - переходя на конфиденциальный шепот, говорил он, - лают заразы всю ночь, спать невозможно!» Чтобы освоиться с работой и приучить собак к себе, я первые несколько смен работала вместе с давно там работающей девушкой. А поскольку и одному человеку дел на целые сутки в питомнике не набиралось, времени свободного было сколько угодно. Я там потом столько книг прочитала на своих дежурствах! И вот в первый день, еще не познакомившись толком с территорией и собаками, я получила от своей временной напарницы руководящее указание «пойти погулять пока», а то ей «быстренько сбегать позвонить нужно». Телефон городской был в охраняемом здании. Она убежала «быстренько звонить», и я на ближайшие пару часов оказалась свободна. Прогуливаюсь по прилегающей к питомнику территории, там фактически сразу лес начинается, так чуть-чуть присутствие человека заметно: цветочки чахлые у дорожки приютились, грядочка на открытом солнцу клочке земли сорняками зарастает, и ржавое ведро под елкой спряталось. Бабье лето, солнышко припекает, тишина, даже синичка потренькала и замолчала. Собаки, что с постов вернулись, каши наелись, дрыхнут. Те, что в питомнике ночевали, нагулялись, тоже каши наелись и тоже дрыхнут. Такое впечатление, что и живых то никого нет на сто верст вокруг.
Одна я брожу, шуршанием жухлой травы благодать эту оскверняю. Смотрю я в основном себе под ноги, потому что страсть к собирательству не только у собак наблюдается: а вдруг - грибы! Место для них подходящее. Поднимаю голову и сталкиваюсь нос к носу с огромной дворнягой. Только ее нос робко высовывается из лаза будки. Вы бы видели эту физиономию: глаза, расширенные от ужаса, до предела скошены в надежде рассмотреть опасность, на белый свет не вылезая. Оказывается, я забрела на остатки блокпостов, которые в давние темные времена были по всему многокилометровому периметру ныне развалившегося забора. Около самого питомника остались прикрывать тылы три таких поста с будками, где жили безвылазно три, судя по их дремучему виду, с тех самых времен сохранившиеся дворняги. Признаться, я оробела.
Собака огромная, да и при исполнении все же. Эх, простодушие юности! До тех пор, пока я не отступила на расстояние, с которого достать меня стало невозможно, собака тихо отсиживалась в будке. Зато, убедившись, что я пересекла невидимую, но хорошо известную собаке границу, Шарик (нас представили друг другу позже) с таким энтузиазмом бросился мне вслед, хрипя и клацая зубами, что я невольно подумала, что вовремя унесла ноги. Смешно теперь вспоминать. А на соседних постах затаились две остальные собаки, решив благоразумно вообще не вмешиваться, пусть Шарик сам выпутывается. Об их существовании я тогда даже не подозревала, узнала, когда моя напарница стала знакомить меня с собаками. Собаки эти вели такой партизанский образ жизни, не испытывая никакой видимой потребности в общении с человеком. Попав на свои посты в юном возрасте, никогда их не покидая и видя лишь персонал питомника, да изредка забредшего по ошибке на территорию грибника, они совершенно одичали. Шарик был из них самым молодым и смелым. Мне их стало жаль, они были явно никому не нужны, и хотя не испытывали ни в чем нужды: еда отменная, будки добротные, территория, по которой позволяла перемещаться привязь – большая, казались обездоленными. Решив их осчастливить, я попыталась приучить их к себе, чтоб можно было с ними гулять и т.д. Начала я с Шарика, как самого перспективного. Из моих попыток мы с Шариком сделали два вывода. Он: что из всех известных ему людей я самая противная, потому что все время к нему пристаю с глупостями, а он этого не любит. Я: что от страха собака кусается ни сколько не хуже, чем от злобы. Довольно скоро мне надоели безрезультатные заигрывания с Шариком, и я оставила его в покое к взаимному удовольствию. Прояви я больше упорства, через изрядное количество времени мы бы с Шариком договорились. Но, думаю, что все произошло к лучшему. Привыкнув к общению со мной, привязавшись, он переживал бы, когда я ушла из питомника, а кроме меня им никто не интересовался.
Эта троица не была совсем бесполезной в смысле охраны. Они часто поднимали лай в темное время, предупреждая, что кто-то подходит со стороны леса. А поскольку их немедленно поддерживали обитатели вольеров, желающих проникнуть дальше, я не припомню. Нахальная безмятежность, с которой я вторглась в первый день на их территорию, настолько сбила их с толку, что они решили не рисковать. Дворняги ни под каким видом не давали до себя дотронуться ни единому человеку, и, казалось, в этом нет необходимости. Они жили своей отдельной жизнью, позволяя людям вмешиваться в нее в исключительных случаях. Достаточно вспомнить, как они забирали у нас принесенное сено. Сено стелили в будки в холодное время. Несу я охапку прекрасного ароматного сена для Шариковой будки и соображаю, как бы получше ее там разместить и умять, чтобы и сена толстый слой получился, и для Шарика в будке место осталось. Оказалось, это совершенно не моя проблема. Не успела я принять перед лазом позу «дачник, пропалывающий огород», как Шарик стал энергично загребать сено в будку, буквально вырывая его у меня из рук. Втянул все сено, разровнял его по своему вкусу и улегся на нем с блаженным вздохом, потеряв ко мне всякий интерес. Обслуживающий персонал в моем лице, удалился, не дождавшись благодарности. Примерно то же повторилось и с двумя другими дворнягами. Зато породистые экземпляры не опустились до самообслуживания. В вольерах были внутренние помещения наподобие крохотных комнаток с лежаком, зимой туда тоже стелили сено. Все до единого постояльцы равнодушно взирали на мои усилия, а некоторые норовили и помешать. Да и потом, среди зимы, вечно у них с этим сеном что-то происходило: то по всему вольеру разбросают, то испачкают, то в еду оно у них неведомо как попадет. Безответственная публика.
Однажды, придя на работу, я нашла оставленную мне предыдущей сменой лаконичную записку. «Шарик сорвался». Хотя нам полагалось сдавать друг другу дежурство, мы частенько удирали пораньше, не дожидаясь следующей смены. Это было в порядке вещей. Но вот оставлять мне «сорвавшегося» Шарика – это свинство. Шарик к тому времени набегался по территории, умаялся с непривычки и не знал, что дальше делать с неожиданно обретенной и вовсе не желанной свободой. Сорвался он случайно, что-то случилось с пряжкой, и расстегнулся ошейник. Но в вольер идти не хочет из принципа и держится на расстоянии, хотя и сбегать никуда не собирается: не дурак. Мясо не берет - сытый и подвох чует. Свободно разгуливающий Шарик мне совершенно ни к чему, хотя в таком положении он еще безобиднее, чем на блоке. Но, во-первых – непорядок, во-вторых – ни с одной собакой погулять нельзя выйти. Все, включая сук, будут на него охотиться и руки мне оторвут. А вечером мне на блоки их вести. Ждать, пока Шарик проголодается, никак не возможно, потому что жирный Шарик проголодается через неделю, во всяком случае, настолько, чтобы его обмануть и заманить куда-нибудь на еду.
Пришлось вспомнить о других насущных, и, увы, неудовлетворенных потребностях Шарикового организма. К счастью одна из южачек недавно текла, и питомнические кобели все еще поглядывали на нее с вожделением. Запах остался, а для неискушенного Шарика должно и этого хватить. Вывела дамочку из вольера на поводке и с независимым видом прогуливаюсь с ней у входа во дворик. Шарик, хоть от светской жизни в стороне жил, манеры имел превосходные и необходимые инстинкты сохранил. Увидел ее, подобрался поближе, принюхался. И сейчас же хвост ручкой, ушки вывернул и гарцующей походочкой за дамой сердца увязался. Дама, правда, грубовата была, на расправу скорая, и уже не в охоте, так, запах один остался. Сейчас, думаю, как шуганет своего ухажера. А у меня этот план захвата Шарика – единственный. Я южачку скорее во дворик тяну. Вовремя успела. Только Шарик за нами вошел, и я калитку закрыла, как южачке Шариковы ухаживания надоели, и она с остервенением накинулась на него. Повезло ему, что поводок я крепко держала.
Полдела сделано – Шарик во дворике перед вольерами. Но лучше от этого не стало. Теперь все собаки в вольерах беснуются, не привычные к присутствию чужой для них собаки на их территории. Шарик от такого приема ошалел и к вольерам не подходит. А у меня была надежда заманить его в пустой вольер южачки, благоухающий ею. Но у Шарика основной инстинкт оказался инстинктом самосохранения, и приблизиться к апартаментам коварной искусительницы он не решился. Зато проявил большой интерес к калитке, преградившей ему путь к свободе. Он тщательно исследовал ее, шумно внюхиваясь в каждую щелку, побродил туда сюда вдоль калитки и прилегающей к ней части забора, поднял лапу не столбик и уселся напротив входа, с надеждой глядя на задвижку калитки. Мои попытки подойти вызвали у него приступ раздражения, проявившийся в глухом рычании и демонстрации отличного набора белоснежных зубов, с которыми я уже имела удовольствие близко познакомиться. Вздыбившаяся на загривке шерсть вместе с медленно опускающимся хвостом выдавала его страх, но, зажатый в угол, он непременно начал бы огрызаться, не давая даже руку к себе поднести, не говоря уже о надевании ошейника. Пришлось снова воспользоваться Шариковой простотой и отсутствием жизненного опыта. Оставив собаку на некоторое время в покое, сделала из поводка скользящую петлю, и вернулась во дворик. Как я и ожидала, Шарик снова занял позицию напротив калитки, и при моем появлении стал поскуливать и переминаться с ноги на ногу, всем своим видом показывая, как ему хочется выйти. Я пошла к калитке, приговаривая сочувствующим тоном что-то о бедном Шарике, которого никто кроме меня не любит и не понимает. Шарик купился на лесть и все внимание сосредоточил на моей руке, протянутой к задвижке калитки. Нарочито громыхая запором, я делала вид, что вот-вот открою калитку, а тем временем другой рукой медленно и осторожно подводила петлю к морде Шарика. Наконец петля оказалась напротив Шариковой головы. Поглощенный наблюдением за калиткой, Шарик не замечал моих маневров, и, особенно художественно громыхнув запором, я быстрым движением набросила на Шарика петлю поводка и слегка ее затянула, чтоб не вывернулся. Я ожидала, что Шарик начнет вырываться, и приготовилась к его сопротивлению, но он не сделал ни малейшей попытки освободиться. Привязь была настолько естественным для него состоянием, что он как будто облегчение почувствовал, оказавшись на поводке. Заменила поводковую петлю ошейником я уже без всяких церемоний: запас хитростей и терпения у меняя к тому времени истощился. Притянула Шарика за петлю к решетке вольера, закрепила, чтоб не мог дотянуться до рук и быстренько надела ошейник с цепочкой, после чего сняла петлю. Вся процедура заняла полминуты, Шарик толком и возмутиться не успел. Только брезгливо отряхнулся напоследок и с явным удовольствием отправился восвояси (на блок к родной будке). Вот так! Что хотите, делайте, только руками не трогайте.
Е. Орочко
Источник
Свежие комментарии